Когда я буду умирать,
Тебе — последний вздох и слово.
Пока я жив — молчи не трать
Сокровищ сердца для чужого!

Не надо их добра и зла.
Ни ласки их, ни беззаконий.
Я больше не хочу тепла,
Что ты хранишь в своей ладони.

Ни горьких слов, ни нежных слов
Я говорить чужим не буду.
И тот не знает про любовь,
Кто расточал ее повсюду.

И ненависть тому чужда,
Кто пил ее из каждой лужи,

Как Пушкин, в снежном сугробе
Сжимающий пистолет —
В последней напрасной злобе
На столько бесцельных лет…

Как Лермонтов на дуэли,
Не отвернув лица…
Как Гоголь в своей постели,
Измучившись до конца…

Как Тютчев, в поздней печали,
С насмешливой простотой…
На позабытом вокзале,
В беспамятстве, как Толстой…

Не стоит думать об этом —
Может быть, пронесет!
Или ничто не спасет

Если счастье улыбнется,
Ослепит мои глаза,
Если в сердце отзовется
Благодатная гроза…

А пока прощай без срока,
Продолжай нелегкий путь,
Не даю себе зарока,
Не пошлю тебе упрека.
Если хочешь — позабудь.

Только если грусть проснется,
Вспомни этот краткий час:
Может быть, тебя коснется
Тайный луч, пленивший нас.

Если грусть в тебе проснется,
Если луч тебя коснется,
Если счастье улыбнется

Мой честный друг, уж так устроен свет:
Никто не избежит проклятий старых.
Бессонной ночью думает поэт
О лестных отзывах и гонорарах.

Бежит, внезапным страхом побежден,
Прославленный герой с полей сражений.
Вдова, вернувшись с мужних похорон,
Проспит всю ночь без горьких сновидений.

И если только он избегнет кар,
Судьбою приготовленных жестокой,
Изменит Элоизе Абелар

Бессонными ночами говорили
Не по душам, а о душе живой.
А вот — забылось, поросло травой,
Покрылось облаками вязкой пыли.

Во власти жизни темной и простой
Ни голоса, ни даже отголоска,
Когда-то называлось — друг и тезка —
То, что теперь зовется пустотой.

Бессонница. Проходит ночь.
В ночном мерцаньи и свеченьи.
Часы стучат, струится дождь,
Напоминая о мученьи.

И опьяненный тишиной,
Я тяжелею, вспоминая
Часы бессонницы иной,
Часы бессонницы без края.

Твоей я не узнал любви,
Но мы с тобою расставались,
Прощальные слова твои
С дождем и сумраком сливались.

И в одиночестве моем
Все о любви мое молчанье.
Глаза твои — воспоминанье!

Опять, опять в мое уединенье,
В молчанье повседневности моей,
В котором все упорней и трудней,
Но все-таки живей мое служенье,

Опять, опять, уже который раз,
Ворвешься ты, прельщая, обольщая,
И тьму паденья моего смущая
Сияньем, светом, озареньем глаз!

Пускай с живою плотью, с теплой кровью,
Но призраком бесплотным и чужим…
О, не смущай бесстрастием своим
Меня, завороженного любовью!

Скажи мне, Нина, этой летней ночью,
Когда почти несносен лунный чад,
И фонари вдоль темного бульвара
Свечами одинокими горят,

Ты смотришь ли сейчас на те же звезды,
И снится ли тебе такой же сон
О вечности, глубокой и холодной,
Где верностью неверный поглощен?

В такие ли стихи сейчас прольется
Твоя любовь? Твоей любви я враг!
В беспамятстве, в отчаяньи внезапном,

Перед взглядом, мутным от истомы,
Кругом радужным блестит слеза.
На лице девичьем, незнакомом —
— Злые, оживленные глаза.

Верно знал и Данте, как тревожно
Прерывать мистическую нить…
Как теперь смешно и невозможно
Верность Беатриче сохранить!

И на что мне радостная тайна
И связующее нас кольцо,
Если улыбнется мне случайно
Кукольное, бледное лицо.

А мне осталось много
Пустых и светлых дней.
Трудна твоя дорога,
Но мне еще трудней.

И боль воспоминаний —
Как ветер дальних стран,
Как память о Монблане,
Как пение цыган.

От нежного угара
В бессонницу очнусь…
Лети ж, моя гитара,
Моя живая грусть!

Летит за стаей стая.
Ты, может быть, средь них!
Тоскует, улетая,
Уже бесцельный стих.

Лети, моя тревога,
Пронзительность моя!
Трудна твоя дорога
В забытые края.

Но мне еще труднее
Тебя в себе хранить
И все же, не жалея,
На волю отпустить.

Не за шеломом русская земля…
Не на чужом, татарском, вьюжном поле…
Российские разорены поля!
О русской недруг думает неволе!

О, может быть, впервые все равно
Какая власть сейчас Россией правит:
Народ, и власть, и войско заодно.
Русь вечную изгнанник скорбный славит.

Не безразличен ли враждебный стяг —
Со свастикою, что с орлом имперским,
Но лишь бы снова разъяренный враг

Уже зима осталась позади.
  Прозрачней стала высь.
Уже совсем весенние дожди
  На землю пролились.

Когда же небо легкой синевой
  Над городом дохнет,
И ветер прошлогоднею листвой
  К моим ногам прильнет,

И солнца нежный и живящий луч
  Меня коснется вдруг —
Мне все равно, что злобный враг могуч
  И что бессилен друг,

Еще победу торжествует враг
На воздухе, на море и на суше.
А твой незримый, твой любимый шаг,
Поэзия, все тише и все глуше.
По городам, разрушенным в ночи,
Кощунственным огнем опустошенным,
Едва-едва скользят твои лучи,
Едва-едва заметные влюбленным,

Мечтателям, бродягам и больным,
Пока густым, удушливым туманом
Их не заслонит орудийный дым —
Препятствие стальным аэропланам.

Какая ночь! Какая тишина!
Над спящею столицею луна
Торжественною радостью сияет.
Вдали звезда неясная мерцает
Зеленым, синим, розовым огнем.
И мы у темного окна, вдвоем,
В торжественном спокойствии молчанья —
Как будто нет ни горя, ни войны —
Внимаем вечной песне мирозданья,
Блаженству без конца обручены.

Говорили — все погибнет в мире,
Если это повторится вновь.
Но луна плывет в небесной пыли,
Но волнуется живая кровь.

Нет, не все подвластно разрушенью!
Даже в дни печали и войны
Сердце внемлет радостному пенью,
Веянью зенитной тишины.

Эта легкость и эта отрада,
Этот сумрачный утренний свет,
Милый друг, разве это награда
За утрату растраченных лет.

Да, мы, точно, когда-то встречались,
Но ведь мы разошлись без труда,
Мы как дети с тобой целовались
И в любви не клялись никогда.

Для чего же ты хочешь заставить
Полюбить нелюбимое мной?
Для чего же ты хочешь исправить
То, что не было нашей виной?

Все тягостней, все непробудней
И все безотчетной скучней
Мои неподкупные будни,
Упорство медлительных дней.

И только в тревожном сияньи
Раскосых и ласковых глаз,
И только в неверном дыханьи,
Еще разделяющем нас,

Я вдруг забываю о честном
И бедном сознаньи моем.
Есть властная прелесть в безвестном,
Неверном, раскосом, чужом.

Как будто цыганское пенье
И горькая легкость ночей

От неосознанной обиды
Проснешься ночью, сам не свой,
Как у подножья пирамиды —
Один в пустыне мировой.

Стучат часы над головою
С бесстрастной точностью вины,
Как будто не самим тобою
Они вчера заведены.

И больше ничего от века —
Во времени заброшен ты:
Ни радости, ни человека,
Ни утешительной мечты.

Встаешь в тоске неисцелимой —
Все та же пустота в ответ.
А за окном струится мимо

Ну что мне в том, что ветряная мельница
Там на пригорке нас манит во сне?
Ведь все равно ничто не переменится
Здесь, на чужбине, и в моей стране.

И оттого, что у чужого домика,
Который, может быть, похож на мой,
Рыдая, надрывается гармоника, —
Я все равно не возвращусь домой.

О, я не меньше чувствую изгнание,
Бездействием не меньше тягощусь,
Храню надежды и воспоминания,

Если ночью мне долго не спится,
Тяжелеет уставшее сердце
И толкутся назойливо мысли
В беспросветном и гулком молчаньи, —

Можно спички нащупать рукою;
В темноте закурить папиросу;
Можно лампу зажечь и часами
Неотрывно смотреть на обои;

Можно просто, уткнувшись в подушку,
Примириться с бессонным томленьем,
С кем-то спорить, потом соглашаться
И опять находить возраженья.

Ни радости, ни скорби нет конца.
Любовь и смерть всегда в единоборстве.
Пускай черты любимого лица
Стирает смерть в медлительном упорстве —

Любовь их снова к жизни призовет
Движеньем памяти, простым и верным.
И наш союз незыблем. Он живет.
Он светит мне лучом нелицемерным.

Радость моя, мы с тобою расстались.
Как мне осилить бессрочность разлуки?
Эти глаза мне вчера улыбались,
Ласковы были вчера эти руки…

Разве не это в житейской дороге
Словом одним называется: счастье…
Были, конечно, у нас и тревоги,
Но и в тревогах царило согласье.

Помнишь — твои разделял я страданья,
Даже теперь, когда ты умирала?
Если твое прерывалась дыханье,

Что это — на краткое мгновенье,
В дружеской беседе, в час ночной?
Что это — в любовном исступленьи,
Вдруг сменяющемся тишиной?

Что это — проснувшись утром рано
(Только дождь холодный за окном…)?
Что это — в полях, в снегах Монблана,
В песне, в слове, в запахе речном?

Только память смутная тревожит
Поздним стуком сердца твоего…
Это — счастье, больше ничего.
Но другого нет и быть не может.

С детства я любил мечтанья,
Тишину и дрожь предчуствий.
Оттого я много верил
И отчаивался много.

Я искал на небе отблеск
Незаслуженного счастья,
И оно меня томило
Слаще летних сновидений.

Иногда в молчаньи полдня,
Иногда в мерцаньи ночи,
В шуме сосен или моря,
В тишине полей звенящих,
В белизне снегов альпийских
Неожиданно мелькало
Обещание блаженства.

Иногда в простой беседе,

Я плакал, но только во сне.
Проснулся с сухими глазами.
Неясное синее пламя
Чертило узор на стене.

Светало. За узким окном
Шел дождь и стучали копыта.
И все приоткрытое сном
Забыто, забыто, забыто.

Одиноко и горестно вторя
(Только лучше не плачь, а молчи!)
Песне радости, жалобам горя,
Далеко прозвеневшим в ночи,

Отвергая неверную меру,
Гордость знанья откинувши прочь,
Прорываясь сквозь стратосферу
В безграничную звездную ночь,

Где стремительно мчатся кометы,
Заметая земные пути,
Где упорные ищут поэты
То, чего не земле не найти.

Видишь? В жизненной пустыне
Ты не вовсе обделен.
Встанет ночью темно синей
Светло синий легкий сон.

Легче неба, снега, счастья,
Легкий сон и светлый час,
Светом тайного согласья,
Светом счастья без прикрас.

Только этот сон случайный
Ты забудешь до утра.
И забудь. Придет пора
Вспомнить то, что было тайной.

Мерцает ясная звезда,
За окнами хоронится.
А в комнате бегут года,
А в комнате бессонница.

И жизни лживая вода
Течет неумолимая.
И только ты со мной всегда,
Любимая, любимая!

Бегут незримые года,
Уходит счастье близкое.
И только поздняя звезда,
И только небо низкое,

Да мой бессвязный долгий бред,
Тоска неукротимая,
И тот холодный, ясный свет…
Любимая, любимая.

Сколько нежности грустной
В безмятежной Савойе!
Реет вздох неискусный
В тишине и покое.

Над полями, в сияньи
Тишины беспредельной,
Реет вздох неподдельный
Как мечта о свиданьи.

Этой грусти без края
Я значенья не знаю,
Забываю названье
В тишине и сияньи.

Реет легкая птица,
Синий воздух тревожит.
Если что-то свершится…
Но свершиться не может.

Что же, будем мириться
С тишиною и светом

Электрический запах озона,
Вдалеке нарастающий гром,
И огромные, в полнебосклона,
Черно-синие тучи кругом.

Ты, я знаю, грозы не боялась,
И теперь, со слезами в глазах,
Не в испуге ко мне прижималась,
Не защиты просила в слезах.

Никому не расскажешь словами
Про молчание, нежность и стыд,
И тогда разорвался над нами
Ослепительный метеорит.

Я проснулся от ливня и грома.

                          Перед ослепленными глазами
                          Светилась синяя звезда.

Моя дорога, столько лет все та же!
Уже давно я знаю каждый камень.
Ее мне память, как всегда, подскажет
Под низкими, ночными облаками.

Иду наедине с самим собою.
Ночной холодный воздух сушит слезы.
И только ветер набежит порою,
Пересечет мне путь своей угрозой.

Да запоздалый путник, озираясь,
С улыбкой, недоверчивой и странной,
Сторонится, чтоб не задел, шатаясь,

Жить одному так просто и не страшно.
Куда чудовищнее жить вдвоем!
А между тем — как беспредельно ждем
Мы двойственного горького обмана.

Не так ли, восхищаясь, без конца
Мы в детстве перед зеркалом стояли
И что-то сокровенное пытали
У чуждого — хоть своего — лица.

Не так ли мы, смотрясь в иные стекла, —
Восторженные школьники — потом
В товарище случайном и простом,

Не потому, что близок мой черед:
Он, может быть, настанет и не скоро.
Не потому, что смерть меня влечет
(О, вечный ужас смертного позора)…

Но с каждым днем — во мне, вокруг меня —
Темнее тени боли, проблеск тайный,
И свет ночной живее света дня,
Незабываемый и неслучайный.

…Но не скажу, как прежде: рифмы плохи,
Не соблюден размер, не те слова.
За окнами, в протяжном зимнем вздохе,
Сухая пыль, опавшая листва.

И в сад больничный зимняя прохлада
Из неизвестных сфер, из позабытых мест,
Спадет — и снегом зазвенит окрест
Не знающая рифм прохлада.

                              Борису Дикому

Любви и вдохновенья больше нет,
Остались только: пристальность и честность.
И вот — смотрю со страхом в неизвестность,
И вижу тьму (а раньше думал — свет).

Сначала весна, и томленья,
И небо в закатном огне.
Потом тишина, и сомненья,
И нежность в ночной тишине.

Потом — удивленье, и жадность,
И радость, и мука моя.
Потом — пустота, беспощадность.
Безжалостность небытия.

И все. Даже трудно поверить,
Что это любовь. Пустота.
Быть может, любовь да не та…
Что, если еще раз проверить?

Сон, смерть, паденье,
Беспамятство, хрип, стон,
Небытие, забвенье,
Спокойствие, смерть, сон.

Так, утомленный землею —
Бессонница, боль, бред —
Следишь за рукой, за петлею.
Но сил умереть нет…

За шахматною доскою,
Вечером, в тишине,
С бессилием и тоскою,
Но вспомнишь об этом дне!

Была, была восторженность во мне.
Ты помнишь ли? При нашей первой встрече…
Теперь уже не то: иные речи
О нежности, судьбе и тишине.
О, сколько недоверья и сомненья!
И этим всем обязан я тебе!
Но в горести и в боли и в судьбе
Люблю тебя — и не проси прощенья!

Была, была любовь… Но нет мечты.
И вот, смотрю на женщин безразлично,
С друзьями раздраженно и привычно
Беседую. И это тоже ты…

Сердце, сердце, что с тобой сегодня?
Или черный кофе слишком крепок?
Или было выкурено мною
Слишком много крепких папирос?

Или ты к волненьям не привыкло?
Или горе больше не под силу?
Или стала непомерна тяжесть
Накопившейся любви?

Сердце, сердце, ведь еще не время!
Только ты не отвечаешь, сердце,
Бьешься, обрываешься, трепещешь,
Мучаешь бессонницей меня.

Ворвись ко мне и потревожь
Мое привычное мученье.
Мне ненавистна эта ложь,
Спокойное ожесточенье.

До дна изведанное мной,
Теперь томленье — непристойность.
Даруй мне зыбкий хаос твой,
Я хаосу дарую стройность.

Вечерней зыбкой тишиною
Париж невидимый затих.
Огни Монмартра подо мною
И темнота у ног моих.

Нет, не любовь: любовь сложнее,
Мучительнее с каждым днем.
Я вспоминать ее не смею,
Я слишком долго с ней вдвоем.

И близкое твое дыханье
Не о любви — другая страсть.
О, если б — темное желанье —
Как с неба в эту бездну пасть.

Но есть еще любовь на свете:
Не размыкаются уста.

Три месяца — недолгий срок.
Земная мудрость всех коснется.
Смотрю на Север, на Восток:
Кто уезжает — тот вернется.

Три месяца — недолгий срок.
Но нет надежды, нет прощенья.
Смотрю на Север, на Восток
— И невозможно возвращенье.

Разлука бьет тяжелыми крылами,
Крылами ночь охватывает нас,
И застывает медленно над нами
Прощанья поздний час.

Дорога ждет. Раскрыты настежь двери.
— И холодеет нежная рука.
И все таки еще любовь не верит,
Еще любовь легка.

Но вот качнется время. Слишком мало.
Платок в руке — последний знак любви,
И шепот опустевшего вокзала.
Моя любовь, живи!

Спокойна жизнь и смерть спокойна
В просторной комнате твоей.
Здесь и страдание достойно,
И счастье кажется мудрей.

И не совсем земным ответом
Меня пленяют в поздний час
Горящие прощальным светом
Зрачки твоих печальных глаз.

Смотрю на волосы, на плечи,
На скромный девичий наряд,
И немудреной ласки речи
Отдохновение дарят.

Но мне спокойствия не надо:
Я безрассудно предпочту

В небе мерцает звезда.
— Станьте моей навсегда.

«Нет, никогда, никогда…»
— Станьте моей навсегда.

Плещет глухая вода.
— Станьте моей навсегда.

К чему тревоги и обманы,
Мой хладнокровный властелин,
Мои бесплодные романы
Ты увеличишь на один.

Жестокосердием привычным
Предшественниц ты превзойдешь,
Молениям косноязычным
Ты не ответишь, не поймешь.

Зачем холодная отрада
Сомненьями окружена?
Властителям любви не надо,
Но и тревога не нужна.