Что за выдумка, однако?
Среди зимних сосен рыжих
Впереди бежит собака,
Сзади - девушка на лыжах.

Легкой палкою махая,
Поводок в руке - внатяжку,
Мчится девушка лихая,
Рвется храбрая упряжка.

В снежном вихре, в клубах дыма
Налетели, пролетели.
Полыхнул румянец мимо,
Мимо лыжи прошумели.

Здравствуй, творческая тяга,
Жизни древняя приманка,
Ты, лохматая собака,
Ты, лохматая беглянка.

Серебристый женский голос
Замер у опушки.
Гулко надвое кололось
Гуканье кукушки.

День кончался. Вечерело
На земной громаде.
В глубине лазури тлела
Искра благодати.

День кончался. Вечерело
В дачном захолустье.
И душа сама хотела
Этой свежей грусти.

И, как вздох прощальный, длился
Миг, когда воочью
Божий мир остановился
Между днем и ночью.

Чуть усталых от побежек
По живому хрусталю
Обожаю конькобежек,
Конькобежцев не люблю.

Только в девичьей натуре
Эти гибкие круги,
Удлиненные фигуры,
Удлиненные шаги.

В струях музыки и света
Мчатся музыкой двойной
Разноцветные планеты
По орбите ледяной.

Полюсов соединенье,
Искры сыплются вразлет!
Жар подспудного горенья
Тянет девушек на лед.

Что не скажется словами.
Ни в какие времена,

Последние осенние деньки.
Над морем стелются прощальные дымки.

У солнца над водой прощальный взгляд.
А люди медлят и прощаться не хотят.

Но солнце говорит: "Пора, прошу.
Я вам еще с дороги напишу".

В последний раз коричневый навар
Вам в чашечки сливает кофевар.

Медлительный в природе перелом.
В последний раз работая веслом,

Рыбак прощальную оглядывает ширь.

Орало радио на площадях, глашатай двадцатого века.
У входа в рай стоял морфинист под вывескою "Аптека".
Гипнотизеры средней руки на государственной службе,
Читали доклады штурмовики о христианской дружбе.
И равно летели потом под откос, слушая мерные звуки,
И те, кого усыпил гипноз, и те, кто спали от скуки.
А скука такая царила в стране, такое затменье рассудка,

Устав от первобытных странствий
Под сводами вечерних крыш,
Вне времени, хотя в пространстве,
Летучая трепещет мышь.

Как будто бы под мирным кровом,
Тишайший нанеся визит,
В своем плаще средневековом
Вдруг появился иезуит.

И вот мгновенье невесомо,
Как серый маленький дракон,
Кружит, принюхиваясь к дому:
Что в доме думают на сон?

Так порождает суеверье
Ее неслышимый полет

Не умирайте, старики,
Я вас прошу, не умирайте,
Удите рыбу у реки,
Табак в ладонях растирайте.

Не молодиться напоказ,
Я против старческих чечеток,
Но ваш медлительный рассказ
Под щелканье янтарных четок…

Я вспоминаю каждый раз
Ваш облик, солнцем прокопченный,
Оазисы знакомых глаз
Над местностью пересеченной.

Не умирайте, старики,
Я вас прошу, не умирайте!
Любому смыслу вопреки

Когда сквозь звездный мир, натужась,
Мы прорываемся подчас,
Пространственный и честный ужас,
Как в детстве, настигает нас.

Куда втекает эта млечность?
Что за созвездием Стрельца?
Где бесконечности конечность?
Что за конечностью конца?

Но беспредельные просторы
Рождают беспредельный страх.
И, как слепец рукой опоры,
Опоры ищем в небесах.

Тогда душевное здоровье
Всевышний возвращает нам.

Гранат - некоронованный король,
Хотя на нем зубчатая корона.
Сладчайшую испытываю боль,
Когда ему распахиваю лоно.

Гигантское в руках веретено,
Что солнечную нить в себя вкрутило.
Зерно к зерну, граненое зерно
В ячейку каждую природа вколотила.

Теперь никак не оторвать мне глаз,
Полураскрытая передо мной пещера,
Где каждый мне принадлежит алмаз,
Но мера жажды - стоимости мера.

В давильне давят виноград -
Вот что важнее всех событий.
В дубовом дедовском корыте
Справляют осени обряд.

Крестьяне, закатав штаны,
Ведут языческие игры,
Измазанные соком икры
Работают, как шатуны.

Работают крестьяне в лад.
Гудит дубовая колода,
Летят на гроздья капли пота,
Но пот не портит виноград.

Жуют ногами виноград!
И нету ног святей и чище,
По травам летним, по грязище

Когда летит на черноморские долины
Усталый запах вызревших плодов,
Тогда кончается сезон перепелиный,
Охотники пускают ястребов.

Что ястребу? Ему бы в небо взвиться,
Но, странную тревогу затая,
По-своему грустит и плачет птица
И не спешит в далекие края.

Бездомный дух, горячая истома,
Дух перелета головы пьянит:
А ловчий ястреб кружится у дома
И даже сесть на руку норовит.

О девчонка в красной майке,
Душу не трави!
Подмосковная лужайка
Посреди Москвы.

Прислонясь к велосипеду,
Молча ты стоишь
У Московского Совета,
У цветных афиш.

В красной майке, в черных брюках
Молча ты стоишь
Юной вестницею юга…
Каплет с крыш…

И нахлынула такая
Вдруг печаль,
Неподатливо-тугая,
Как педаль.

Отливают лак и никель
Новизной.
Может, нужен тебе ниппель
Запасной?

Когда сквозь звездный мир, натужась,
Мы прорываемся подчас,
Пространственный и честный ужас,
Как в детстве, настигает нас.

Куда втекает эта млечность?
Что за созвездием Стрельца?
Где бесконечности конечность?
Что за конечностью конца?

Но беспредельные просторы
Рождают беспредельный страх.
И, как слепец рукой опоры,
Опоры ищем в небесах.

Тогда духовное здоровье
Всевышний возвращает нам.

Дай бог такой вам осени, друзья!
Початки кукурузные грызя,
Мы у огня сидим.
Ленивый дым,
Закручиваясь, лезет в дымоход,
И, глядя на огонь, колдует кот.

Дрова трещат, и сыплются у ног,
Как с наковальни, яростные брызги.
Замызганный, широкобокий, низкий,
К огню придвинут черный чугунок.

Мы слушаем, как в чугунке торопко,
Уютно хлюпает пахучая похлебка.
Золотозубая горою кукуруза

Памяти Роуфа

Как ты рванулся, брат мой,
Вслед за бегущей косулей!
Как ты рванулся, брат мой,
Пулей рванулся за пулей!

Как ты стрелял с разбегу,
Вниз пробегая по склону,
Черный по белому снегу
Вниз пробегая по склону.

Грянула третья пуля,
Грянула, чтобы настигнуть!
Перевернулась косуля,
Хотела судьбу перепрыгнуть.

Вихрями крови и снега
Кончилась, затихая,
Словно упала с неба
Летчица молодая.

Родник в орешнике дремучем.
Я заклинаю от беды
Струю холодной и колючей,
Железом пахнущей воды.

Сгорая от колхидской жажды,
Бродя урочищем глухим,
Его мой дед открыл однажды
И поселился перед ним.

Родник! Воды живой свеченье
Поит живое существо.
Здесь даже летоисчисленье -
Со дня открытия его.

У каменной заветной ниши
Ограду соорудил народ.
А водопой чуть-чуть пониже -

На пристани цыганы.
В глазах темным-темно.
Граненые стаканы.
Дешевое вино.

Ладонями кривыми
Стирая пот с лица,
Сидят в лохматом дыме
Два старых кузнеца.

Давясь сухою воблой,
Переходя на крик,
Давясь слезою теплой,
Заговорил старик

(Руками рвя у горла
Потрепанный сатин):
- Одиннадцать померло,
Двенадцатый один!

Стоит мальчонка рядом,
Кудряв и черномаз.
Глядит серьезным взглядом,

Ровно в четыре часа поутру, ровно в четыре часа,
Уши раковин ловят смутные голоса.
Люди, скребясь и рыгая, топают под обрыв,
Взлохмачены, пучеглазы, ладони слюной окропив,
Раскачивают баркасы, выталкивают в залив.

Вчера хоронили товарища, столетнего рыбака,
Земля под ногами, как лодка, покачивалась слегка.
Сам председатель колхоза так помин открывал,
Так открывал поминки, первый подняв бокал:

Он идет травою колкой
От дороги в стороне.
Кверху клювом перепелки
Вздрагивают на ремне.

Ястреб взглядом диковатым
Озирает мир, крича,
С головы его лохматой,
Как с вершины кедрача.

Вот курчавый виноградник,
Вот и домик угловой.
Там веселый палисадник
Убран девичьей рукой.

Он с заминкой свистнул тонко,
Опершись о городьбу,
И на свист его девчонка
Выбегает на тропу.

Легкая, летит, как пчелка,

Першит от влажной соли в глотке.
А ну, еще один рывок!
Я пришвартовываю лодку,
Я выхожу на старый док.

Вокруг хохочущее лето.
Мальчишек славная орда.
От наслаждения, от света
Лениво щурится вода.

Над поплавками, свесив ноги,
Усевшись поудобней в ряд,
Пенсионеры, как йоги,
Сомнамбулически молчат.

А это что? На солнце нежась,
Лежит девчонка над водой.
Ее обветренная свежесть

Буйволы по берегу крутому
Всем своим семейством толстокожим
В полдень потянулись к водоему,
Входят в воду, выбирают ложе.

Тяжелее броненосных глыб,
Черные, лоснясь до синевы, -
Над водою лишь рогов изгиб
Да сопение жующей головы.

Вот лежит недвижно и угрюмо
Стадо молчаливых работяг.
Нравятся мне эти тугодумы
За медлительный, но твердый шаг.

За характер, не гадающий заранее -

Эй, барабанщики-банщики! Эй, трубачи-трубочисты!
Сказочники, обманщики, фокусники, артисты,
Старатели, кладоискатели, суровые землепроходцы,
Любители лимонада, сами себе полководцы!
Тычьтесь, пока не поздно, мордою в мякоть арбуза!
Позванивают и побулькивают ваши веселые пуза.
Вам ли, товарищ, скажите, вам ли, скажите, кореш,
Гадкий утенок зализанный, комнатный этот заморыш!